детьми вышел Хабир-агай.
Мы заработали локтями, чтоб протиснуться ближе и послушать, что говорит Хабир-агай.
— Самовар отобрали, казан отобрали, осталась одна коза. Как же мне жить с семьей, с ребятами? Все лето я на чужих полях спину гнул и не мог заработать столько, что бы сборы заплатить…
Староста грубо оборвал Хабира-агая:
— Молчать, безмозглый! Денег не платит и еще пререкается, других подстрекает против властей!
Толпа глухо заворчала.
Стражник что-то спросил по-русски у Хабира-агая, и тот ему ответил тоже по-русски. Я русского языка почти не знал и смог понять из ответа Хабира-агая только несколько слов:
— Я бывший солдат, откуда у солдата земля?
Должно быть, он сказал что-то еще неугодное, потому что стражник подозвал к себе десятских, что-то им шепнул, и они навалились на Хабира-агая, пытались куда-то его увести. Но Хабир-агай отчаянно сопротивлялся.
Тогда стражник зычно крикнул, выхватил из ножен — свою шашку. Мы даже зажмурились, так ярко она блеснула на солнце. Джиг! Шашка со свистом рубила воздух. Джиг… джиг…
Толпа в испуге попятилась.
Хабир-агай перестал сопротивляться, и десятские его увели. Жена и дети со слезами на глазах смотрели то на Хабира-агая, которого уводили десятские, то на самовар и казан.
Мы, мальчишки, были поражены: как это Хабир-агай не испугался такого важного и большого человека, как староста, даже отважился спорить с ним.
Один парень, постарше нас, нам объяснил:
— Хабир-агай был в солдатах, на военной службе всякое перевидел.
Ну, а солдат ничего не боится, на то он и солдат.
Подвода поехала дальше. Следующим был дом бабушки Сарби. И мы перекочевали туда же.
Десятские вытащили из дома бабушки Сарби перину и кошму. Как мы поняли из слов старосты, самовар бабушка Сарби успела припрятать.
Бабушка Сарби не спорила, не пререкалась со старостой. Она пыталась разжалобить его ласковыми словами:
— Саляхи, дитя мое, прошу тебя: пожалей мои старые кости, оставь мне перину и кошму. Работать я уже не в силах. Придется продать козу. Тогда и уплачу за все, что прикажешь…
Но Саляхи не пожалел бабушку Сарби.
— Когда продашь козу и придешь к нам с деньгами, тогда и выкупишь свои вещички. Да не тяни долго, иначе пропали твоя перина и кошма. Всем вам дается срок до следующего базарного дня. Больше мы ждать не будем.
И перина, и кошма бабушки Сарби полетели на телегу.
Нам, мальчишкам, было очень интересно: какие вещи будут выносить из дома дяди Мурата? Ведь он богатый человек. Наверняка у него найдется что-нибудь получше, чем засаленный тюфяк или закопченный казан!
Но подвода проехала мимо дома дяди Мурата.
Значит, в его кубышке нашлись деньги, чтоб уплатить сборы в срок. Ему нечего было бояться. С довольным видом он стоял у ворот, засунув руки в карманы.
На дядю Мурата не кричали, не замахивались на него шашкой, как на Хабира-агая, не потешались над ним, как над бабушкой Сарби. Староста и стражник даже поздоровались с ним за руку, немного постояли вместе, чему-то посмеялись. Бедному горе, богатому смех!
Ничего не взяли и у нашего соседа дяди Гинията. Не смогли взять, дом был заперт на замок. Десятские отбили кулаки, барабаня в ворота, им никто не открыл. Хитрый дядя Гиният куда-то ушел.
Тот же всезнающий парень объяснил нам, что сбить замок десятские не имеют права.
Почему мы не догадались уйти и запереть наш дом на замок?
Но теперь уже было поздно. Подвода остановилась возле наших ворот.
Мне было больно смотреть, как побледневший от волнения отец встречал незваных гостей. Он проворно вышел навстречу, жалкий, приниженный, как будто виноватый в том, что родился и прожил жизнь бедняком.
Никто не ответил на его вежливое приветствие и почтительный поклон.
Староста Саляхи строго спросил:
— Ну, Хисмат, приготовил деньги? Расплачивайся, да поскорее! У нас дел по горло.
Отец еще больше съежился, словно пойманный с поличным воришка. Переминаясь с ноги на ногу, он теребил свою начинающую седеть бороду.
Когда он наконец заговорил, голос его дрожал.
— Я не смог приготовить денег, Саляхи-агай. Но я собираюсь наняться к кому-нибудь жать рожь и попрошу задаток. А может тебе самому нужен работник, Саляхи-агай? На твоем поле я бы старался изо всех сил…
Но староста не дал отцу договорить:
— Ты что придумал? Залез в долги и еще деньги у меня выпрашиваешь?! Думаешь, у меня их куры не клюют?
Чем мог заплатить долги отец? Своими трудовыми руками. Но, видно, у старосты и без него хватало работников.
— Нищета, Саляхи-агай, нищета… — словно извиняясь, забормотал отец. — Нищета просит. Оставьте нам наши вещи. У кого-нибудь я постараюсь занять деньги и заплачу…
— Об этом надо было думать раньше! — отрезал староста.
Он позвал стражника и вместе с ним направился в наш дом.
Мы, мальчишки, прильнули к окнам.
Я думал, что, когда они своими глазами увидят нашу бедность, им будет стыдно что-нибудь у нас взять.
Но они не постыдились, и наши самовар и тюфяк были брошены на подводу.
А потом мы стояли у ворот всей семьей, глядя, как насильно увозят от нас наши вещи. Отец еще больше понурился, у матери на глазах блестели слезы.
Конечно, вещи были старые. Самовар весь в латках, вроде моей рубашки. Но как он весело шумел, словно напевал песенку, когда вокруг него собиралась вся наша семья.
Мы привыкли к нашим вещам, и они к нам привыкли. Хотя они и неживые, но, по-моему, им было грустно расставаться с нами, покидать наш дом.
И мне было их очень жалко. Особенно самовар.
III
Подвода уехала. Улица утихла.
Я снова вернулся домой. И сразу же почувствовал перемену. Наш дом уже не такой, как прежде. Там, где раньше лежал тюфяк, — пустота.
Мать пыталась закрыть эту пустоту двумя маленькими подушками, на которые не польстился староста Саляхи.
Взбивая подушки, мать заговорила. И голос у нее тоже был не такой, как раньше, словно чужой.
— Где бы найти денег, чтобы выкупить хотя бы тюфяк… Ведь это память о моей матери и мое приданое. Это первая вещь, которую я, молодая, когда мы поженились, принесла в свой новый дом. Потому-то он мне так дорог…
— Да ты не горюй, — откликнулся на жалобы матери отец. — До базарного дня раздобудем денег и выкупим и тюфяк и самовар.
Хотя в голосе отца не было уверенности, что он может выполнить свое обещание, мать успокоилась. Вспомнила, что время обедать, все, наверное, проголодались, надо поставить самовар.
Наш самовар увезли, и мы пошли просить у дяди Мурата и